В прошлый раз мы рассказали о продуктах и блюдах, которые попадали на древнеримский стол. Но в любой человеческой культуре еда — это не только способ восстановить запасы энергии, это ещё и ритуал. Совместная трапеза объединяет, способ поведения за столом расставляет маркеры «свой — чужой» едва ли не с большей прицельностью, чем любое другое времяпровождение. То, как ели древние римляне, больше говорит об их нравах и цивилизации, чем-то, что именно они ели.
Некоторые антропологи считают, что пищевой распорядок дня у разных народов до сих пор следует разделению первобытных культур на охотников и собирателей. Собиратели заняты своим делом постоянно, их работа почти не дифференцирована по половому признаку, и они всё время подъедают то, что находят, — словом, едят понемногу, но часто. Охотники же, наоборот, работают маленькими группами, в их обществе занятия разделены на мужские и женские, а добывание и принятие пищи разнесены во времени: пока идёт охота, всем приходится голодать, иногда несколько дней, зато потом все долго и со вкусом пируют.
По этой классификации римляне были типичными охотниками. Утренний и дневной приём пищи (то, что мы бы назвали завтраком и обедом) состоял из мелких закусок: фруктов и овощей, хлеба и сыра, оливок. Поскольку работать нужно было весь день, нередко на жаре (в Древнем Риме даже умственный труд совершался чаще всего под открытым небом, а уклонявшиеся получали презрительную кличку «теневик»), объедаться было неразумно.
Главная трапеза происходила вечером, и уж тогда-то можно было поесть вдоволь, никуда не торопясь. Римляне со средним и высоким социальным статусом ели дома: общепит был широко развит, но обслуживал в основном низшие социальные слои. Впрочем, благодаря разветвлённой системе связей между сословиями (например, практически официальных отношений «патрона» и «клиентов») каждый мог рассчитывать, что его пригласят на ужин. Отказываться было невежливо, ещё невежливее — согласиться и не прийти. Гость мог привести с собой спутника, не предупреждая хозяев; такой незваный гость назывался «тенью».
При входе в дом гости разувались и нередко надевали специальную домашнюю обувь, что-то вроде тапочек (обычай, который до сих пор широко практикуется в России и некоторых других странах).
Ужин состоял из многих перемен блюд, от закусок до десерта; поскольку сахар, как мы уже рассказывали, римлянам был неведом, в качестве сладкого часто подавались фрукты. Есть выражение ab ovo — «от яйца», что значит «с самого начала». Это не то яйцо, из которого вылупилась первая курица или появился мифологический крылатый змей. Это часть присловья «Ab ovo usque ad mala» — «от яйца до яблок», описывающего последовательность традиционного римского ужина.
Важной особенностью римского застолья было разделение на пиршество и попойку. Возлияния начинались только после завершения трапезы и были подчинены особому ритуалу. С одной стороны, этот подход помогал разграничить спокойную и торжественную обстановку застолья и алкогольное буйство, с другой — всё-таки никто не начинал пить на пустой желудок.
Пьянство осуждалось, но было распространённым пороком (хотя всё-таки не таким распространённым, как в некоторых северных странах). Если кто-то из гостей под конец попойки оказывался не в состоянии самостоятельно дойти до дома, в помощь ему снаряжали специального поддерживающего раба. Общая продолжительность ужина и возлияний ограничивалась рабочими планами пирующих, но поскольку в римском календаре было множество праздников, несчастливых для работы дней и так далее, римляне нередко оставались за столами до утра.
Как и в наши дни, вокруг пищевого ритуала возникали разного рода развлечения. У людей культурных они были утончёнными: чтение стихов, философские беседы, обмен сплетнями, создание политических и деловых союзов. У греческого писателя Плутарха есть целая книжка застольных бесед, которую при желании можно было использовать как руководство. Люди попроще развлекались более прямолинейно: приглашали музыкантов, певцов, танцовщиц. Как сегодня мы жалуемся на громкую музыку в кафе, так тогдашние римские снобы сетовали на низкопробные развлечения, не дающие приличным людям спокойно поговорить.
Отдельно стоит отметить, что римляне игнорировали важный пункт современного этикета. Сейчас мы, как правило, возмущаемся, если во время торжественного ужина кто-то достаёт свой планшет или ноутбук и начинает проверять электронную почту. Даже на того, кто выключается из застольной беседы, чтобы отправить эсэмэс, мы смотрим с неодобрением. А в Древнем Риме занятой человек — чиновник, тем более консул — вполне мог читать письма, разбирать бумаги, выслушивать доклады и даже диктовать ответ во время ужина.
Большинство сцен, изображающих римскую трапезу в современных фильмах, телесериалах и спектаклях, реконструируют её неправильно. Многие слышали, что римляне во время еды возлежали, — и вот мы видим длинный прямоугольный стол, вдоль которого стоит «ложе», а на нём параллельно столу лежит пирующий. У зрителя такое зрелище вызывает недоумение: какие странные были эти древние, ведь так лежать неудобно, к тому же каждый пирующий занимает очень много доступного места, а общение оказывается затруднено.
Стол был небольшим, поскольку в каждый конкретный момент времени на нём находилась только одна перемена блюд (в практике XIX века это называлось «русская сервировка» в противоположность французской, когда все блюда подавались на стол одновременно). С трёх сторон стояли широкие скамейки (ложа), на каждой из которых могли разместиться до трёх человек — но не параллельно длинной стороне ложа, а под углом, так что никто никого не теснил. Пирующие опирались на локоть и брали пищу только правой рукой. (Вилок не было, хотя ложки и ножи встречались.) Четвёртая сторона стола оставалась открытой, чтобы рабы или слуги могли легко принести и унести блюда.
Если предполагалось устроить пир более масштабный, чем на девять персон, увеличивали количество столов. В римской поэзии упоминаются пиршества на тысячу столов, хотя это, скорее всего, преувеличение.
Право возлежать за столом было для римлян принципиально важным. Стулья и кресла были хорошо известны, но за пределами их торжественного официального употребления (например, чиновник или император, принимающий прошения, сидел на специальном кресле) эти предметы мебели считались недостойными взрослого мужчины. За едой сидеть на стуле было позволительно детям, старикам, иногда женщинам — но не мужчинам.
Связь между обеденной позой и статусом хорошо прослеживается по римским письменным источникам. Командир приказывает воинам, проявившим трусость в бою, до конца кампании есть стоя. Защитник республиканской доблести, узнав о гибели полководца, даёт обет не брить бороды и не возлежать за трапезой. Порочный император заставляет сенатора стоять возле его ложа, подпоясавшись полотенцем (как официант, добавим мы). Вельможа так впечатлён комедией, которую написал простолюдин, что предлагает тому возлечь вместе с ним за трапезой. Учёные-энциклопедисты возводят начало падения нравов к тому давнему времени, когда женщины впервые стали возлежать с мужчинами за общим столом. Статусное значение этой позы так велико, что на многих древнеримских надгробиях покойники изображены возлежащими за трапезой.
Переплетение тем еды и смерти характерно для любой культуры, но в Риме их соседство бросалось в глаза. Обеденные помещения (триклинии, от слов «три ложа») часто украшались мозаиками и фресками с изображением скелетов, черепов и прочих загробных атрибутов. Впрочем, черепа эти нередко хохочут, а скелеты несут в костлявых руках огромные кувшины с вином.
Ещё одной характерной чертой римских триклиниев была мода на особый тип напольной мозаики. Он назывался греческим словом «асаротон» — «неподметённый пол». На полу изображались огрызки, объедки, кости и косточки, иногда даже мыши, подъедающие упавшее со стола. Римляне действительно бросали недоеденное на пол, и такие изображения были призваны продемонстрировать, что люди, как говорится, хорошо посидели. Сохранилась одна североафриканская мозаика с изображением богатого пира и неподметённого пола — по ней невозможно сказать, что там изображено: реальные объедки, асаротон или и то и другое.
Изображения: wikipedia/commons
Опубликовано в журнале «Кот Шрёдингера» № 15−16 2016 г.