Чтобы составить многомерный портрет страха, мы решили посмотреть на него глазами разных специалистов: поговорили с физиологом, психотерапевтом, медиком, психологом. Начнём рассказ с базового уровня — работы «машины страха» в мозге — и будем двигаться ко всё более гуманитарным темам: к эмоциям, связанным со страхом, влиянию страха на личность и общество и, наконец, к тому, как работать со своим страхом.
Психофизиология: машина страха
Ты сидишь на втором этаже старого загородного дома. Серые тучи кидаются на луну, как волки. Сквозь щели воет ветер, электричества нет. Прислушайся к стону сухих половиц. Будто кто-то крадётся по лестнице… Тени деревьев подползают всё ближе, ветки стучат по крыше. Может, и в самом деле кто-то крадётся? Да, так и есть. Медленно. Кто это? Память листает картинки, и тараканы из головы разбегаются острыми мурашками по коже.
Шорох на лестнице, быстрое, едва заметное движение тени. Прежде чем попасть в кору больших полушарий, информация, передаваемая по нервным путям от органов слуха и зрения, отправляется в таламус. Этот орган венчает древний ствол мозга, находясь на самой его вершине. Таламус — реле, перенаправляющее сигналы от органов чувств в центры обработки информации. Он сам определяет, что шорох и движение в темноте требуют быстрой реакции, и сразу передаёт сигнал не только медленно соображающей коре, но и скорой на принятие решений миндалине — главному органу страха и агрессии.
Миндалин две, по одной в каждом полушарии. Миндалины — часть лимбической системы мозга, управляющей эмоциями. Эта система, расположенная между стволом мозга (условно говоря, рептильным мозгом) и корой больших полушарий, есть у всех млекопитающих — поэтому наши эмоции похожи на их эмоции. Миндалина включается, когда надо спасать свою жизнь, действовать в режиме «бей или беги».
Таламус сигналит миндалине: «Что-то подозрительное!» Миндалина пугается и велит гипоталамусу перевести организм в режим «бей или беги». Гипоталамус синтезирует гормоны, активирующие надпочечники, те отвечают выделением в кровоток адреналина и норадреналина. Тело стало внимательным, оно ускоряется. Сердце бьётся как барабан. Включилась симпатическая нервная система — ты ещё ничего не успел понять, но вздрогнул, почти подскочил, кровь прилила к мышцам, а волосы на коже встали дыбом.
Снова скрип. Шаги! Испуг миндалины заставляет височные отделы мозга уже ясно интерпретировать этот звук. Краем глаза ты замечаешь движение тени на стене — тени человека? Сигналы страха от миндалины активируют в затылочной коре страшные зрительные шаблоны. Они пришли за мной! В ассоциативной коре происходит интерпретация данных слуховой и зрительной коры. Страшная догадка поступает в гиппокамп, орган мозга, связанный с кратковременной памятью — содержанием сознания, которое мы прокручиваем в голове. Страх опредметился — появился конкретный образ, которого ты боишься.
Но что это? В гиппокамп поступили новые данные. Раздалось знакомое покашливание — это сосед зашёл в гости… Отбой, ложная тревога, вздох облегчения. Ненадолго.
Нейропсихология: потерявшие страх
Ложные тревоги — явление достаточно частое. Сколько можно пугаться?! Что, если избавиться от органа страха?
Операцию по удалению миндалин начали практиковать ещё в 1960-х и проводят до сих пор. Но только в определённых случаях: таким способом пациентов избавляют от неконтролируемой агрессии и тяжёлых форм эпилепсии.
— В своё время обнаружили несколько людей с очень слабо развитой миндалиной, и эти люди были напрочь лишены страха, — рассказывает профессор Института физиологии им. И. П. Павлова, доктор биологических наук Дмитрий Жуков.
Одной из них была пациентка SM-046, страдающая болезнью Урбаха — Вите, крайне редким генетическим заболеванием, разрушающим миндалину. Она была равнодушна к угрозам убийства, змеям, фильмам ужасов. Её нельзя было напугать. Почти.
— Наш дыхательный центр в продолговатом мозге активируется, когда увеличивается концентрация углекислого газа во вдыхаемом воздухе. При этом заметно возрастает уровень тревоги, — поясняет Жуков.
Вдохнув такой воздух, пациентка SM-046 закричала и вцепилась в руку экспериментатора. Её страх был гораздо сильнее, чем у обычных людей. Мы привыкаем к углекислому газу и через какое-то время перестаём паниковать. Реакция SM-046 и двух других пациентов с разрушенной миндалиной оставалась неизменной: ужас.
Похоже, за ужас в случае с углекислым газом отвечают наиболее древние структуры мозга — так называемый рептильный мозг, управляющий реакциями пресмыкающихся: уровень СО₂ в крови прямо влияет на структуры ствола мозга.
Психология индивидуальных различий: бежать или затаиться?
Почуяв запах хищной рыбы, мелкие водные обитатели пугаются. Одни мигрируют в верхние или нижние воды, другие прячутся, некоторые собираются в стайки, а кто-то отращивает хвостовые иглы. Знакомо, правда? Реакции на опасность мало изменились с той поры, когда мы сами были мелкими водными обитателями.
— Выбор между вариантами бежать или затаиться — врождённая особенность организма. Внутри одного вида всегда есть и те, кто в случае опасности склонен бежать, и те, кто предпочитает затаиться, — продолжает Дмитрий Жуков. — И это очень разумно: нет смысла прятаться от лесного пожара, а если половодье, то, наоборот, нужно экономить силы — сесть и ждать, пока вода спадёт.
Поэтому выживают либо склонные к бегству, либо к затаиванию — в зависимости от того, какие неблагоприятные изменения происходят во внешней среде. На бытовом уровне реакцию замирания считают пассивной. Но сегодня учёным постепенно открывается, что реакция затаивания — активный процесс и более энергозатратная вещь, чем беготня. Каменное лицо требует гораздо большего напряжения мышц, чем любая активная мимика. На реакцию страха влияет также темперамент.
— Меланхолик, скорее всего, затаится. Холерик кинется в бой. Сангвиник попробует договориться. А флегматик даже не почувствует, что произошли какие-то неприятности, — говорит профессор Александр Огнев, доктор психологических наук и научный руководитель Гуманитарного института Российского нового университета. — Но это усреднённые реакции. Важно, как конкретный человек оценивает свои ресурсы и масштабы опасности.
Ещё одно врождённое разделение: кто-то больше боится изоляции и замкнутых пространств, кто-то — открытости и простора. Даже среди лабораторных крыс есть особи, которым уютно в маленькой коробочке и страшно на открытом пространстве. А есть те, у которых всё наоборот.
— Проводили селекцию крыс по этому признаку, и через два-четыре поколения получали группы, достоверно различающиеся по предпочтению открытых или замкнутых пространств. А значит, это признак с высокой наследуемостью, — рассказывает физиолог Дмитрий Жуков. — Ещё одно близкое понятие — неофобия, боязнь нового. Она тоже есть не только у человека, но и у животных. Например, неофобия проявляется, когда животным предлагают еду с незнакомым вкусом или запахом. Одни охотно пробуют на зуб и то и другое, а кто-то понюхает и отойдёт. И среди людей есть те, кто с рождения склонен бояться перемен, а есть такие, которым постоянно нужны новые впечатления.
Конечно, у людей на такие предпочтения влияет также культура, история, география. Есть общества, в которых очень силён страх изоляции. А есть примеры стран, которые из-за боязни нарушения извне их замкнутого существования на столетия уходили в изоляцию.
Психология эмоций: страшно смешно
— Интересно, как космонавты ходят в туалет в условиях невесомости? — спрашивает один репортёр другого, и оба полчаса покатываются со смеху — возвращаясь из Беслана,
где только что погибли 314 заложников. Ещё несколько дней после теракта журналистам будут сниться смешные сны. Похожее веселье встречается и на похоронах. Почему?
Страх почти всегда сопровождается какими-то элементами депрессии, объясняет член Европейской ассоциации психотерапии Александр Сосланд. Мы не можем избавиться от тоски, не видим выхода. И смех — один из способов разрядки, попытка справиться с чувствами.
По этой же причине мы любим смотреть хорроры. Их популярность, по наблюдениям Стивена Кинга, часто совпадает с периодами серьёзного экономического и политического напряжения. Этому тоже есть научное объяснение.
Но сначала старая загадка: «Чем грузовик с шарами для боулинга отличается от грузовика с мёртвыми младенцами?» Барабанная дробь! Ну конечно: шары для боулинга нельзя разгружать вилами. Не нужно стыдиться своего смеха (или хмуриться). Смеясь или переживая ужас понарошку, мы справляемся с реальными страхами.
Одна из групп гормонов, связанных с реакцией «бей или беги», — эндогенные опиаты. Они вызывают эйфорию и безмятежность, ослабляют тревогу.
— Пережив чувство страха, когда всё закончилось благополучно, человек расслабляется и испытывает облегчение, — объясняет Дмитрий Жуков. — В том числе и поэтому людям нравится слушать страшные истории и смотреть фильмы ужасов.
А ещё хорроры — это своего рода тренажёр. Справляться с тревогой и страхом легче, регулярно попадая в ситуацию контролируемого стресса. Об этом пишет нейрофизиолог Джон Арден в книге «Укрощение миндалины и другие инструменты тренировки мозга». Чувствительность миндалины к стимулу, вызывающему страх, притупляется каждый раз, когда столкновение с объектом страха оборачивается ложной тревогой. И если мы принимаем конструктивные меры, активность миндалины тормозится корой — уровень тревоги падает.
С ужастиками ясно. Но как говорит тот же Кинг, мы чувствуем себя относительно спокойно, пока видим застёжку на спине чудовища. А что насчёт кошмарных новостей? Они уж точно приходят без костюмов. Почему мы к ним тянемся?
— Переживание военных новостей — это одновременно страх и сострадание — чувства, о которых писал ещё Аристотель в своём определении трагедии. Через это двойное переживание происходит очищение — то, что и в эстетике, и в психологии обозначается термином «катарсис», — говорит психотерапевт Александр Сосланд. — Мы рекомендуем клиентам побольше обсуждать эти новости друг с другом. В разумных пределах! Если прочитать и ни с кем не поделиться, эмоции не выйдут наружу, не случится отыгрывания, а это важно. Хоть в соцсетях написать о своих чувствах, а если в комментарии пришли оппоненты, обругать их! Тоже, конечно, в разумных пределах.
Социальная психология: испуганное общество
— Страх — это великий культурный регулятор! Он организует наше жизненное пространство, — говорит психотерапевт Александр Сосланд.
Но не становится ли в этом жизненном пространстве слишком страшно?
— Мы попросили людей просто представить себе телепередачи про взрывы, погибших и прочее, — рассказывает психолог Александр Огнев. — И кардиометры показали, что сердечно-сосудистая система — даже не психика, а физиология — работала у них так, будто это уже происходит. А ведь такая информационная накачка сейчас происходит постоянно.
По данным опросов, большинство россиян в последние годы боялись болезни родных, мировой войны и произвола властей. Как эти страхи меняются со временем?
— Многие считают, что страх растёт, но это может быть связано с большей выявляемостью, — объясняет Александр Сосланд. — Растёт количество исследований, в них включается всё больше людей, и получается, что страха якобы стало больше. Я отношусь к этому с сомнением. Хотя, конечно, то, что у нас случилось, когда мы без паузы перешли из огня да в полымя, от коронавируса к спецоперации, усугубило риск эмоциональных нарушений. Думаю, стоит исследовать по отдельности разные виды страхов — например, тревогу за будущее.
— Человека отличают от животных в том числе специфически человеческие, экзистенциальные страхи. Животные не думают о будущем, а мы тревожимся о нём, беспокимся по поводу своих планов, — объясняет физиолог Дмитрий Жуков.
Правильней, наверное, было бы назвать экзистенциальные страхи тревогами. Различие между этими понятиями не очень чёткое: страх — это скорее острое эмоциональное состояние, связанное с конкретной пугающей вещью, а тревога — постоянный гнетущий эмоциональный фон, вызванный ощущением неопределённости, нечёткой угрозы.
— Общий уровень тревоги, которую испытывает человек, — это врождённая черта личности, тревожность, — говорит Дмитрий Жуков. — Есть люди и животные высоко- или низкотревожные. Первые беспокоятся по любому поводу, но и низкотревожные люди могут испытывать ситуативный страх.
— Тревога за будущее не приводит к фобиям, патологическому страху. Разумные опасения — это не тот страх, о котором идёт речь в сказке братьев Гримм, когда девушка спускается в погреб, видит на стене кирку и начинает плакать, потому что вот родит она сына, отправит его в погреб за пивом, а эта кирка упадёт ему на голову и убьёт. Это комический прообраз патологического страха. Но разумные опасения очень редко переходят в форму навязчивых страхов: механизмы формирования разные. Патологический страх отрывает от всей остальной жизни, от других интересов. В отдельных случаях тревога может доходить до того, что человек отключается от обычной житейской повестки, порой совсем опускается. Опасение, которое заняло всё жизненное пространство, — повод обратиться к специалисту, — говорит психотерапевт Александр Сосланд.
— Культивируйте трезвую оценку ситуации, — советует психолог Александр Огнев. — Оптимальный вариант — если страх помогает мобилизоваться настолько, чтобы решить проблему.
Но что делать, если проблему решить невозможно?
— В военной ситуации страх часто перекрывается энтузиазмом. Растёт патриотическое возбуждение, ощущение национальной идентичности. Это попытка совладания — такая же, как смех, — считает психотерапевт Александр Сосланд.
Другие скрывают свой страх — из страха:
— Самые успешные мужчины, лидеры организаций, которые смотрятся этакими суперменами, перед кем трепещут подчинённые, обнаруживают у нас на приёме множественные симптомы психологической неустойчивости, — говорит Александр Сосланд. — Они боятся, что кто-то заметит их внутреннюю неуверенность в себе.
Клиническая психология: больные страхом
Страх нужен для выживания, как и реакция «бей или беги». Умеренное чувство тревоги даже помогает эффективней работать, делает организм активней и бодрей. Но всё хорошо в меру.
— В лабораторных условиях мы моделируем выученную беспомощность в результате неконтролируемого стрессорного воздействия, когда животное не может понять, что происходит в окружающей среде. Это не обязательно связано с болью. Просто вода в поилке появляется через неравномерные промежутки времени, которые никак не зависят от того, что животное пытается сделать. У особи развивается выученная беспомощность, — рассказывает физиолог Дмитрий Жуков. — У животного возникают депрессивные симптомы и угнетаются умственные способности, оно теряет способность решать задачки.
Но это в лаборатории. В животном сбалансированном мире длительный хронический стресс, как правило, не встречается. А вот в человеческом обществе конфликты тянутся и могут приводить к хроническому стрессу. И технический прогресс увеличивает стресс: человек перегружается информацией, неопределённость и сложность мира усиливают тревогу.
— Когда нас охватывает сильный страх, резко снижается прогностическая функция мышления. Мы с большим трудом строим долгосрочные прогнозы. И начинаем тратить ресурсы, которые тратить бессмысленно, — говорит психолог Александр Огнев. — Мы сужаем фокус, обращаем внимание только на события, связанные со страхом.
— Длительный стресс дестабилизирует процессы в мозге — нарушается баланс дофамина и серотонина, меняется порог возбудимости нервной системы. Может наступить общее торможение, когда индивид уже истощён и ничего не получается, — объясняет доктор медицинских наук Павел Умрюхин, заведующий лабораторией молекулярно-генетических механизмов адаптации и стресса Первого московского государственного медицинского университета имени И. М. Сеченова. — При постоянных больших дозировках гормон стресса, кортизол, начинает снижать иммунитет, организм становится более восприимчивым к инфекционным процессам и хуже восстанавливается.
От повышенной дозы кортизола миндалина становится сверхчувствительной. В итоге человек тревожится постоянно. Страх становится базовым эмоциональным фоном жизни.
— Длительная озабоченность, постоянный страх могут привести к эмоциональной патологии, возрастает риск симптомов депрессии. Но не резко и не катастрофически, — говорит психотерапевт Александр Сосланд. — В тоталитарных обществах люди более склонны к депрессии — подобно тому, что мы видим в экспериментах с животными в ситуации выученной беспомощности.
Демократия сама по себе создаёт возможности для реагирования, превращения эмоций в действия, в тоталитарном обществе таких возможностей нет.
Психотерапия: устаревшие программы
— Есть разные традиции психотерапии. Одни считают, что от страха нужно избавиться любой ценой. Но страх, как и любой другой симптом, — это место, где хранится какая-то правда о человеке, — говорит Александр Сосланд. — Поэтому более продвинутая стратегия — разобраться, что стоит за страхом. Его нужно анализировать, а не отбрасывать.
Мы получили страх для того, чтобы выживать. Своего рода навигатор. Но сегодня этот навигатор барахлит. Всё чаще правильнее оказывается действовать от противного —
двигаться навстречу своему страху. Хотя и с этим надо быть осторожнее.
— Проблему, породившую страх, лучше трансформировать в задачу, которую нужно решать, — говорит психолог Александр Огнев. — Понять, какие и откуда ресурсы возьмём, проанализировать возможные риски и их профилактику. Наметить план действий и приступить к работе. Тогда личность становится сильнее, а уровень тревоги снижается.
В каком-то смысле каждый из нас похож на обезьяну в костюме-тройке. Развитие цивилизации сильно опередило мозг. Мы живём в городах, а многие наши страхи по-прежнему носятся в джунглях.
— Когда приходит тревожное сообщение — например, что запретили менять доллары, — у кого-то может повыситься давление, хотя ему и не надо никуда бежать. Или он может стиснуть зубы, хотя кусать никого не надо, — говорит медик Павел Умрюхин. — Это всё старые программы, рудименты. И софт, и хард у нас отстают. Но софт мы ещё можем
поменять, а вот с хардом, который достался от предков, сложнее. Наука только учится влиять на него.
Опубликовано в журнале «Кот Шрёдингера» № 51 2022 г.