Когда писал этот материал, решил чуть поэкспериментировать над собой. Закрыл глаза и заткнул уши. Встал. Попробовал пройтись по кухне. Ударившись локтем о косяк, вышел в коридор. Добрался до своей комнаты, сумел открыть шкаф и даже найти в нём любимую голубую рубашку. Но всё равно… Мир, который невозможно увидеть и услышать, кажется бессмысленным. Особенно страшно было бы потерять людей: не видеть их мимики, не слышать интонаций, с которыми они говорят. Захотелось сесть и больше никогда не двигаться. Не выдержал — открыл глаза…
В три года Александр Суворов почти полностью ослеп. В девять у него резко ухудшился слух. Сейчас он доктор психологических наук, ведущий научный сотрудник, автор десятков работ по педагогике и психологии. Когда рассказываешь знакомым, что взял интервью у слепоглухого доктора наук, первый же вопрос:
— Как ты это делал? Он же ничего не видит и не слышит. С ним вообще можно разговаривать?
Я не сразу понимаю, о чём идёт речь. Вспоминаю, как мы обсуждали философию Маркса, сорта вермута и проблемы педагогического образования. Только потом соображаю, что технология беседы была чуть иной, чем обычно. Чтобы сказать что-то Суворову, нужно выводить печатные буквы во всю его правую ладонь: З-Д-Р-А-В-С-Т-В-У-Й-Т-Е Х-О-Ч-У С-П-Р-О-С-И-Т-Ь…
Я потом проверил на себе такой способ. Очень неудобно. Ощущаешь лишь щекотку — буквы и тем более слова разобрать невозможно. А Суворов всё понимает. Не успеваешь дописать вопрос, а он уже одобрительно сжимает твою руку и начинает отвечать. Только просит:
— Вы слишком деликатно нажимаете. Мне так сложнее понимать. Не бойтесь!
Мама и диссертация
В первый раз Александра Суворова я увидел в середине 90-х, когда он защищал докторскую диссертацию. Дело было в главном зале Психологического института РАО, неподалёку от Манежной площади. Помню, как на передних рядах глухие студенты рассказывали друг другу анекдоты с помощью языка жестов. Ощутил свою неполноценность: они смеются, а я ничего не понимаю.
На трибуне человек в сером пиджаке. У него короткая стрижка — потом уже узнаю, что на кличку «Ёжик» Суворов не обижается, а совсем наоборот. Издалека он кажется вполне обычным учёным, слепоглухота ощущается только в странных интонациях голоса.
— На защиту выносятся следующие положения… Развитие личности осуществимо лишь как саморазвитие, то есть личность сама себя развивает личными усилиями, собственной активностью при участии других людей. Иными словами, развитие и саморазвитие диалектически тождественны… Процесс личностной реабилитации проходят все люди, а не только физические инвалиды…
Уже не помню, что говорили оппоненты и члены учёного совета, — наверное, что-то хорошее, раз диссертацию признали защищённой. Куда больше запомнился её текст, который вскоре попал мне в руки.
«Мама всегда принимала самое широкое участие в моей жизни: не только всяческое обычное обихаживание, но и чтение сказок, детских книжек вслух; совместное прослушивание музыки, разучивание песен, стихов, пение на два голоса — причём я всегда запевал, а она подпевала».
Мне-то казалось, что академическая наука не допускает воспоминаний о маме в исследовательских работах. Диссертация Суворова — законное исключение. Её тема — «Человечность как фактор саморазвития личности». И автор выступает не только как беспристрастный исследователь, он сам герой исследования. Его жизнь, мысли, чувства — всё это становится объектом самоизучения.
Тексты Суворова я перечитываю до сих пор, благо их много выложено на его сайте. И всегда испытываю странное ощущение: это безусловно наука, но язык слишком человеческий. Кстати, слова «человек», «человечность», «люди» и однокоренные им встречаются в его докторской диссертации 427 раз. Наверное, это рекорд для российской науки, которая предпочитает конструкции вроде «индивидуумы, являющиеся объектом педагогического процесса».
Вообще у гуманитариев с языком всё сложно. У физиков с химиками есть относительно однозначные термины, непонятные непосвящённым. А тут одно и то же слово может использоваться и в диссертации, и в разговоре на кухне.
— Да, это наша проблема, — соглашается Александр Васильевич. — В гуманитарной области почти вся терминология такая. Затёрта бытовым языком и в то же время имеет строго научное значение. Например, что такое человек? Это биологическая особь вида Homo sapiens? Нет! Человек — личность, разумное существо. Он живёт в ансамбле своих отношений со всем миром. Меня как личности вне этих отношений не существует, без них я лишь старая обезьяна, в перспективе — труп, но не человек. Кстати, с понятием человеческого достоинства та же петрушка.
Синхрофазотрон общественных наук
Александр Суворов родился в 1953 году во Фрунзе (сейчас столица Киргизии называется Бишкек). После того как у него пропали зрение и слух, он оказался в Загорском детском доме для слепоглухонемых (с тех пор Загорск тоже сменил имя — на Сергиев Посад).
Загорский детский дом — это не просто место, куда собрали детей с нарушениями. Это был масштабный гуманитарный эксперимент. Через работу со слепоглухими детьми психологи, педагоги и философы пытались решать фундаментальные проблемы: что есть человек? Что определяют его физические возможности, а что внешняя среда? Можно ли преодолеть ограничения, которые эта среда накладывает?
Без специального обучения слепоглухой обречён на почти растительную жизнь. Верх гуманизма — накормить его, напоить и научить клеить коробочки или просить милостыню. А тут была поставлена задача обеспечить слепоглухим детям такой уровень развития, чтобы они могли получить высшее образование.
— Нами интересовалась большая наука — философия, педагогика, психология, физиология. Слепоглухота рассматривалась как перекрёсток магистральных проблем, это сейчас её воспринимают как узкий переулок педагогической науки или чисто дефектологический переулок. Загорский детский дом кто-то из психологов назвал синхрофазотроном общественных наук, — вспоминает Суворов.
Метафора синхрофазотрона — из 1950−60-х. Тогда в СССР строили мощнейшие ускорители частиц, надежду и гордость учёных. В те времена «гуманитарный синхрофазотрон» звучало как вызов. Экспериментом руководили психологи-дефектологи Александр Мещеряков и Иван Соколянский. Основным методом была «совместно-разделённая предметная деятельность». На лекциях Суворов объясняет это на примере ложки (мне вспомнилась «несуществующая ложка» из «Матрицы» — тоже ведь про отношения сознания и материи).
— На совместном этапе учитель берёт детскую руку в свою, вкладывает ложку в руку ребёнка, пытается зачерпнуть ею пищу и затем донести до детского рта. Активность ребёнка может равняться нулю либо носить отрицательный характер: ребёнок сопротивляется, бросает ложку — словом, выражает протест. И это хорошо: любая активность лучше её отсутствия. Но вот ложку удалось донести до рта. Убедившись, что его так кормят, ребёнок начинает приноравливаться к движению руки учителя. Это уже совместно-разделённый этап. Наконец, вы снимаете свою руку с детской, ребёнок действует сам, а вы лишь следите, как у него получается, и приходите на помощь время от времени. Это заключительный этап — разделённое действие. Когда в вашем контроле отпадёт необходимость, значит, всё готово, активность ребёнка равна единице, взрослого — нулю.
— Каково было чувствовать себя подопытным кроликом в эксперименте?
— Хм… Что за глупости? Какой кролик?! Полноправный участник! — возмущается Суворов. — Когда психологи приглашают людей участвовать в экспериментах, то называют их испытуемыми. Никакие это не подопытные кролики! Люди сознательно соглашаются или отказываются. Их право и их выбор. Из участника я стал экспериментатором, сам над собой экспериментирую. Всё время разбираюсь, насколько возможно личностное развитие в адских условиях слепоглухоты.
Среди тех, кто участвовал в Загорском эксперименте, был философ Эвальд Ильенков, яркая интеллектуальная фигура того времени. В Сети я нашёл его письмо Суворову, написанное в 1974 году, уже после того, как Александр поступил на факультет психологии МГУ:
«Дорогой Саша! Получил твоё письмо, и оно заставило меня очень и очень задуматься… Дорогой ты мой человек, на проблемы, которые ты наставил, думаю, что сам Гегель не сумел бы дать окончательного и конкретного ответа… Ты верно и остро понял, что проблемы, в которые ты упёрся, абсолютно ничего специфического для слепоглухого не составляют. Не буду лицемерить и говорить, что зрение и слух вообще маловажные вещи, что в силу известной диалектической истины «нет худа без добра» ты в свои двадцать один год уже дорос до такого сознания, которым дай бы бог обладать миллионам зрячеслышащих. Зная тебя, знаю, что сладеньких утешений ты не примешь, что ты к ним глух. Я понимаю, что слепоглухота не создаёт ни одной, пусть самой микроскопической проблемы, которая не была бы всеобщей проблемой. Слепоглухота лишь обостряет их — больше она не делает ничего…"
Наверное, в этой фразе про «всеобщую проблему» сосредоточено главное, о чём говорит Суворов, о чём вообще вся эта история.
Суп, часы и эгоистический альтруизм
Мне почему-то кажется, что читатели ждут от меня подробностей того, как живёт слепоглухой человек. Попробую ответить максимально коротко. Александр Суворов живёт в двухкомнатной квартире у платформы «Лось». Его постоянно поддерживает попечитель Олег, социальный педагог и фотограф. Периодически помогают друзья. Квартира чистая и уютная. В отсутствие Олега раньше, до инфаркта, разогревал себе супы-полуфабрикаты в микроволновке. Теперь с ним живёт родная тётя Олега — Татьяна.
— Как устроен ваш день?
— Никак не устроен: заснул — работаю, проснулся — работаю. Сны смотреть — это тоже работа.
— Что вам чаще всего снится?
— Книжки снятся, которые я читаю, бесконечные интернатские коридоры, а в них — близкие мне люди: мама, Олег и куча-мала детей, подростков, с которыми я иду куда-то, собираюсь что-то делать. Ну, это понятно: я полжизни всем этим занимался в детских лагерях, в интернатах…
— Вернёмся к вашему режиму дня.
— Никакого особенного режима нет. Ловлю каждую минуту работоспособного состояния. День и ночь вроде не путаю. Сейчас ведь на улице темно?
Суворов поворачивается в сторону окна, за которым действительно вечер.
— Какое-то светоощущение у меня осталось. Хватает пока. Хотя и эта способность гаснет с возрастом, к этому я уже спокойно отношусь. Правда, сплю порой когда придётся — и днём, и ночью.
— Время суток для вас не так важно?
— Важно, как для всех. Нужно планировать встречи и сроки сдачи работы. Чтобы определять время, у меня есть часы. Сейчас покажу.
Внешне эти часы похожи на обычные наручные, только с крышкой, которая откидывается при нажатии кнопки. Тогда Александр аккуратно нащупывает положение стрелок…
— Скажите, что вас больше обижает: невнимательность или излишняя забота?
Александр всерьёз задумывается перед тем, как ответить:
— Наверное, и то и другое. Меня никогда не обижает помощь, но обижает, когда путаются под ногами. Впрочем, к этому я тоже отношусь спокойно: каждый имеет право чего-то не уметь, нужно просто научить его. Чтобы определить, нужна ли помощь человеку с физическими недостатками, надо его очень хорошо изучить: что у него получается лучше, вокруг чего сложился круг основных проблем, а просто встретив на улице — предложить поддержку. Между здоровыми и инвалидами много непонимания. Я стараюсь объяснить зрячеслышащим, каково жить в условиях слепоглухоты, какие именно трудности мы преодолеваем и в какой именно помощи нуждаемся.
— Какие ошибки чаще всего допускают в общении со слепоглухими?
— Многие считают, что если мы не видим и не слышим, то неспособны сами принимать решения. В этом главная ошибка! Да, нам трудно сориентироваться, нам нужна помощь — но чисто информационная, а решать мы можем сами.
— Есть ли выражения и обращения, которые вас обижают?
— Обижает псевдоделикатность. Я спокойно отношусь к слову «инвалид», в русском языке у этого слова нет никакого криминального смысла. Помните, после войны 1812 года основали газету «Русский инвалид», имелись в виду просто ветераны, совсем не обязательно инвалиды по здоровью. Вот когда инвалидов переименовали в лиц с ограниченными возможностями, это меня обидело. А есть кто-то с неограниченными возможностями? Уточнили: с ограниченными возможностями здоровья. А что, у кого-то здоровье безграничное? Словом, этой псевдоделикатностью только подчёркивают, что я какой-то не такой: вроде не человек, а существо другого биологического вида.
— Вас никогда не пытались обмануть, воспользоваться тем, что вы не видите и не слышите?
— Очень редко, но было. Например, в 80-е годы какие-то юноша и девушка предложили помочь мне купить ботинки, а в итоге дали ложный адрес и вынули из кармана все деньги. Сейчас время от времени натыкаюсь возле дома на местного алкаша, который норовит залезть ко мне в кошелёк. Но это исключение из правила. Я привык считать, что первый встречный-поперечный — хороший человек, готовый помочь мне хоть в чём-то.
— Вы исходите из того, что большинство людей по своей природе альтруисты?
— Я исхожу из того, что все люди эгоисты, поэтому стараюсь, чтобы мои просьбы были как можно менее обременительными. Сам я тоже эгоист, поэтому разработал систему записок, с помощью которых обращаюсь к прохожим за помощью: переведите через дорогу, помогите найти столовую, проводите в такой-то магазин, посадите на такой-то автобус. Это же минутное дело, на такое, в общем, почти каждого хватает.
— Кстати, мы вот с вами разговариваем, а может, надо чем-то помочь по дому?
— Вроде бы нечем… Хотя есть одно дело. Пойдёмте на кухню.
На кухне Суворов открывает микроволновку и ощупывает её изнутри.
— Нет проблем, спасибо Олегу. Микроволновка чистая, он таки успел помыть её перед отъездом, умница. Значит, пока всё в порядке.
Водяная землеройка
Описывая жизнь Суворова, я забыл, наверное, самое главное — чтение. Его небольшая комната чуть ли не наполовину занята книжными шкафами и стопками изданий. Естественно, всё это напечатано шрифтом Брайля. Но куда важнее компьютерное устройство, которое выдаёт информацию на брайлевский дисплей. С его помощью Суворов пишет статьи и книги, читает сообщения в интернете.
— Вот список открытых файлов, — Суворов водит пальцами по устройству. — Это финансовый файл, сюда я записываю доходы и расходы. Вот файл с адресами и телефонами. Файл «Надо.rtf», туда я записываю всё, что надо сделать в ближайшее время. «Любовь и человеческое достоинство» — набросок одной моей статьи, пусть пока отлёживается. А вот и чтение: поэмы Пушкина. Иногда я веду себя как ребёнок, которому хочется всего сразу: откусит от одного бутерброда, отбросит, откусит от другого, от третьего. Так и я с книгами. Сейчас мне хочется немножко Высоцкого, потом немножко Пушкина, немножко Окуджавы, немножко Твардовского. Какие у меня ещё файлы открыты? Вот «Водяная землеройка».
— Что, простите?
— Это моя главная книга, полное название «Водяная землеройка, или Человеческое достоинство на ощупь». На сайте вы найдёте первые одиннадцать законченных глав.
Вынесенная в заголовок водяная землеройка — это не оксюморон. В природе существует зверёк с таким названием. Когда Суворов был ещё студентом, ему попалась книга биолога Конрада Лоренца «Кольцо царя Соломона» с описанием поведения водяных землероек. Когда их только поймали и поместили в лабораторный бассейн, они казались тихими и вялыми. Новое жилище обследовали буквально по миллиметру. Но когда освоились, стали носиться по изученным маршрутам как метеоры.
— Я подумал, когда это читал, что любой слепоглухой — та же водяная землеройка. Я так же осваиваюсь в любом незнакомом месте. Для зрячих то ещё испытание. Всё время рвутся спрямить мой маршрут! А мне нужно залезть во все закоулки, во все тупики — хотя бы с целью убедиться, что там нечего делать. Потом я сам потихоньку выпрямлю траекторию, не надо только хватать меня за руку и насильно тащить в неизвестность.
«Брось, а то уронишь»?
С Суворовым можно говорить о чём угодно. Человек сделал свою жизнь научным экспериментом и чуть ли не каждый день отчитывается о его результатах. Чего стоит доклад «Соблазн самоубийства при слепоглухоте», сделанный для научного семинара.
— Скажите, вы верите в Бога?
— Сначала был атеистом, теперь могу назвать себя интересующимся. Это значит, нельзя сказать ни что я верю в Бога, ни что не верю. Но меня интересуют эти вопросы.
— Неужели у вас не было соблазна начать молиться, просить о чуде?
— Никогда! Чего я не хотел, так это молиться. К этому у меня даже какое-то отвращение. Я понимаю, что для верующих это способ общения с Богом. Только мне этот способ не подходит, я вижу в нём нечто потребительское. Бога всё время донимают разного рода просьбами. А у Бога, если он существует, хватает и других забот. Многие люди страдают от того, что я бы назвал сиротским комплексом, — ощущения своей ненужности, неинтересности, незначительности, а так они нужны Богу, и это избавляет от сиротских чувств. Мне повезло: я никогда не страдал ни от чего подобного. Всегда чувствовал себя и нужным, и интересным, и любимым, и любящим.
— Какое общество вы считаете идеальным, какова ваша личная утопия?
— Общество поголовной талантливости! Это вовсе не всеобщее изобилие и не равенство потребления. Речь идёт о равенстве доступа к культуре. Над этим я работаю и сейчас. Потому и потянулся к детям, езжу в лагеря и школы. Хочется помочь каждому ребёнку вырасти талантливым.
— Дети бывают жестокими?
— Нет, это миф. В детстве я был изгоем, мне было тяжело. Но детская жестокость — она обычно в толпе, поштучно проявляется гораздо реже. И главное, она всегда вторична, это отражение взрослой жестокости. Впрочем, и умение быть не жестокими, заботливыми — тоже от взрослых. В каком-то смысле дети воспитывают нас. Если ребёнок, по нашему мнению, ведёт себя жестоко, надо прежде всего спросить себя: а за что мы удостоились такой чести, в чём нагрешили?
— Дети нас воспитывают…
Не успеваю дописать фразу на руке Суворова, а он уже с жаром продолжает:
— Я привык учиться у детей тому, как их чему-то научить. Надо идти от ребёнка, это универсальный принцип. Тогда и поводов для жестокости не будет, наоборот, возникает полное взаимопонимание и доверие. И если я нарываюсь на грубость, то задумываюсь: может, я наступил подростку на любимую мозоль? То есть я сначала ищу свою неправоту, а потом уже — детскую.
— В какой степени вы сами ребёнок?
— В максимально возможной! Да уж, от скромности не помру. Но делю людей на три категории: дети, взрослые и творцы. Творцы отличаются от взрослых тем, что они и в зрелом возрасте сумели остаться детьми — такими же непосредственными и увлекающимися. Себя я, естественно, отношу к творцам.
— Что для вас свобода?
— Думаю…
Суворов на некоторое время замолкает. Потом начинает говорить. Сначала немного неуверенно, потом всё более активно:
— У меня был большой соблазн сразу сказать, что свобода — это любовь. Вне любви представить свободу действительно трудно. Но поскольку слово «любовь», как, впрочем, и «свобода», сильно затёрто, я на такую формулировку не решился. Без взаимной любви и поддержки ты не будешь свободным. Но сама свобода — это возможность решать проблемы именно так, как считаешь нужным. В одиночку это не по силам.
Он снова задумывается.
— Может быть, так: свобода — это возможность принимать решения и их осуществлять. Принимать сознательно, не под влиянием сиюминутных влечений. Под их влиянием — это не свобода, а одна из разновидностей рабства.
— Вы ощущаете себя свободным?
— Был такой философ и психолог Виктор Франкл, который прошёл через нацистский концлагерь и осмыслил свой страшный опыт. Так вот, Франкл писал, что человек свободен найти и реализовать смысл жизни, даже если его свобода заметно ограничена объективными причинами, например внешней средой или наследственностью. И я, несмотря на болезнь, хочу подлинной полноценности на общечеловеческом уровне, а не на каком-нибудь инвалидном. И нужно стремиться именно к такой полноценности. Это мой свободный выбор, несмотря ни на какие ограничения и, возможно, где-то благодаря им.
— Что ограничивает вашу свободу? Страх?
— Все мы чего-то боимся хотя бы потому, что мы в ответе и за себя, и за своих близких. Но есть другой страх — того, что это «не по нашим возможностям», знаменитое «брось, а то уронишь». И тут я с собой борюсь — с желанием поддаться иногда этому соблазну страха и безответственности. Нет уж, голубчик, попробуй поднять, авось не надорвёшься. Заранее ограничивать себя, внушать себе непосильность — это капитуляция. И вся жизнь заключается в проверке: а что же мне всё-таки по силам?
Фото: Олег Гуров.
Опубликовано в журнале «Кот Шрёдингера» № 50 2022 г.