Язык. Будущее время

Деепричастный оборот выделяется запятыми; «жи», «ши» пиши с буквой «и»; стеклянный, оловянный, деревянный… Это мы помним из школьной программы. Но современный русский язык — лишь лист в кроне гигантского языкового древа, корни которого уходят в древность, а ветви простираются в будущее, о котором не говорят в школе и о котором мы имеем очень смутные представления. Что ждёт язык как мировое явление? Смогут ли наши потомки прочесть Пушкина или Пелевина без перевода? На эти вопросы отвечает лингвист Владимир Плунгян.

Владимир Плунгян — ака­демик РАН, заместитель директора Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН, профессор МГУ им. М. В. Ломоносова. Работал в университетах и научных центрах Бельгии, Германии, Испании, Норвегии, Франции и др. Участвовал в проектах по грантам РНФ и РГНФ. Занимался полевыми исследованиями дагестанских, финно-угорских и западноафриканских языков. Лауреат премии «Просветитель» (за книгу «Почему языки такие разные?»).

Кому умереть, а кому родиться

[Кот Шрёдингера] Давайте начнём с количества языков на планете. Лет через пятьдесят их станет больше или меньше?
[Владимир Плунгян] Сейчас языков примерно семь тысяч, и их число непрерывно уменьшается — каждый год на несколько единиц. Если языком пользуется небольшая группа преимущественно пожилых людей, а младшие поколения не хотят на нём говорить, то велика вероятность, что язык исчезнет. И таких точек в мире довольно много.

[КШ] В России ведь тоже есть языки, находящиеся под угрозой?
[ВП] Да, на Крайнем Севере есть, например, нганасаны и энцы. Языки у них сложные и интересные, отдалённо родственны финно-угорским. Но на них уже очень мало кто говорит, буквально несколько стариков. Умрёт последний — и вместе с ним исчезнет язык.
Или кеты, народ, живущий сейчас в основном по среднему течению Енисея. Некоторые исследователи считают кетский язык древнейшим в Евразии. Есть гипотеза, что кеты — дальние родственники индейцев, то есть потомки народов, которые осели на этих землях ещё в период заселения Америки через исчезнувшую Берингию. Даже в XVIII—XIX вв. еках в этой группе сохранялось довольно много языков — они входили в так называемую енисейскую языковую семью. Потом они все вымерли, остался один кетский, но сейчас и он исчезает: полноценных носителей этого языка в наши дни едва ли больше 150 человек. Но то же самое происходит с индейскими языками в Северной и Южной Америке, с языками аборигенов Австралии — в общем, везде.

[КШ] Но ведь языки не только умирают, но и возникают? Где-то создаются искусственно, где-то рождаются на стыке наречий…
[ВП] Да, в мире всегда какие-то языки появлялись, ка­кие-­то умирали. Причём более или менее в одинаковой пропорции: пять языков исчезнет, пять появится. Но сейчас другая ситуация. Новому языку просто неоткуда взяться: наша Земля стала слишком маленькой. Ведь чтобы образовался новый язык, нужно, так сказать, сесть в лодку, уехать на далёкий остров и прожить там четыре — шесть поколений, ни с кем не общаясь. Современный мир для этого не подходит. Он, во‑первых, поделён государственными границами, все острова уже заняты. А во‑вторых, каждая точка всё равно связана с другими телевидением, интернетом, самолётами…

Новые языки не появляются уже несколько столетий, с начала эпохи Великих географических открытий. Вот Британия — когда-то она колонизовала полпланеты, и ещё в XVII—XVIII вв. еках в английском на разных континентах сформировались довольно чувствительные различия: появился австралийский английский, американский английский и т. п. Но в наше время английский язык хоть и остаётся, конечно, разным в бывших британских колониях, но эти различия не столько увеличиваются, сколько сокращаются. Вряд ли в ближайшем будущем появится особый австралийский язык: население перемешивается, идут постоянные миграции, ­австралийцы читают американские газеты — словом, Австралия сейчас скорее часть большого мира, чем наглухо отгороженная территория. И так во всех странах. Сейчас языковое единообразие скорее поддерживается, а разнообразие скорее подавляется. И количество языков будет неуклонно сокращаться: от семи тысяч к пяти, от пяти к одной, а там, глядишь, всего до сотни дело дойдёт…

Кто может стать главным

[КШ] Раз уж мы заговорили об английском — сейчас он является основным языком международного общения и будет им ещё долго. У других языков есть шансы заменить английский в этой роли?
[ВП] Зависит от того, как будет складываться история человечества. Ведь язык приобретает мировое значение не потому, что обладает какими-то особо привлекательными структурными свойствами. Английский, конечно, неплох в этом качестве: достаточно простая грамматика, богатая лексика. Правда, неправильные глаголы мешают, да и фонетика, прямо скажем, не самая удобная для мирового языка. Но ничего, люди приспосабливаются. А тот же латинский (и тем более греческий) язык, который был главным средством коммуникации для огромной территории в Античности и в Средневековье, существенно более сложный: обилие склонений, спряжений, грамматических форм, много исключений… Но, как видите, много столетий это никому не мешало.

Любой язык может стать наднациональным, если сообщество людей, которые на нём говорят, добьётся успеха и распространит своё влияние на соседей. Так что это скорее политический или социокультурный вопрос, нежели лингвистический. Мы учим английский не потому, что он проще других языков (если на то пошло, шведский, допустим, ещё проще), а из-за той роли, которую играют в мире англоговорящие США — именно США, даже не Англия, не Австралия и не Канада. Если ситуация изменится так, что эта страна перестанет быть центром силы, политического и культурного притяжения — ну, тогда мир заговорит по-китайски, или по-­араб­ски, или на хинди…

[КШ] А на русском мир уже не заговорит?
[ВП] Все зависит от того, как история повернётся. В принципе, русский входит в число так называемых мировых языков — это языки, на которых в качестве родного говорит больше ста миллионов человек. И в пределах Российской империи, а потом Советского Союза русский, безусловно, выполнял и функцию наднационального языка. Сейчас в России, может быть, чуть в меньшей степени — но тоже выполняет. И для немалой части мира русский остаётся важным языком. На каком языке будут говорить друг с другом белорус и таджик? Пока всё-таки не на английском, а с очень большой вероятностью — на русском. Я как-то даже слышал, как африканцы и канадцы у нас на конференции друг с другом по-русски говорили. Русский — достаточно влиятельный язык. За ним большой культурный багаж. Но специалисты считают, что его динамика не самая благоприятная, к сожалению.

[КШ] Почему?
[ВП] Во-первых, уменьшается количество природных носителей: в России высокая смертность, низкая рождаемость, не самое лучшее качество жизни. А во‑вторых, сокращается, а не растёт число людей, которые владеют русским как вторым языком и готовы его использовать в повседневном общении или для каких-то других целей. Это понятный процесс: во второй половине XX века русский распространялся на волне экспансии советской идеологии, это во многом результат работы советской пропагандистской машины. И сейчас приходится за это расплачиваться. Крах советского проекта рикошетом ударил по статусу русского языка в мире. Нравится нам это или нет, но для многих людей русский — это не только язык Толстого и Достоевского, но и язык жестокого тоталитарного режима, оставившего по себе не лучшую память. И сейчас есть страны вне бывшего СССР, где доля говорящих по-русски в качестве второго языка достаточно велика — например, Монголия, или Израиль. Но у русского языка, безусловно, очень много проблем.

[КШ] Предположим, китайский станет главным международным языком. Нам придётся учить его в школах, как сейчас английский?
[ВП] Безусловно. У нас и сейчас много где учат китайский — и в школах, и в вузах, в Москве и Петербурге, а уж в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке и подавно: Иркутск, Чита, Хабаровск… Там огромное количество людей изучает китайский. Это, кстати, не очень сложный язык.

[КШ] Даже представить трудно.
[ВП] Все боятся иероглифов, но иероглифы ведь не язык, а всего лишь письменность (и тоже, кстати, не такая непостижимая, как кажется: уж если миллиард китайцев сумел ей овладеть, сумеют и все остальные, кто захочет). А собственно китайский язык обладает весьма аскетичной грамматикой. Фонетика там, правда, не самая простая, но не намного сложнее английской. Зато нет неправильных глаголов, нет падежей и наклонений, нет склонений и спряжений. Так что любой человек сможет этот язык выучить, если такая необходимость возникнет. Но пока всё-таки китайский далёк от статуса основного языка международного общения. Конечно, носителей китайского в мире больше всех, миллиард с четвертью. Но это именно природные носители. А вот китайским как вторым владеет относительно немного людей — в отличие от английского, на котором говорит вся планета, и даже в отличие от русского, на котором разговаривают как минимум во всех соседних с Россией государствах. Вот когда испанцы или индонезийцы с детства будут говорить по-китайски, когда этот язык начнут учить австралийцы и бразильцы, тогда да — китайский сможет заменить английский в международном общении. Но пока китайцы сами учат английский, если хотят «выйти в мир».

[КШ] То есть количество носителей не главное?
[ВП] Побеждают, как известно, не числом. Например, по количеству носителей в первую десятку языков входит бенгальский — на нём говорят главным образом в Бангладеш. Вы понимаете, что эта страна вряд ли станет мировым лидером в ближайшее время. Хотя там огромное и быстро растущее население, больше ста шестидесяти миллионов. Политическое, культурное и экономическое влияние, оказываемое носителями языка, важнее, чем их количество.

[КШ] Если межнациональным может стать любой язык, значит, и искусственный тоже?
[ВП] Всё может быть. Иногда вспоминают средневековую Европу, где роль наднационального языка играл латинский. Правда, это был не искусственный язык, а мёртвый, это большая разница, но всё же это был язык, на котором никто не говорил в качестве родного, всем в равной степени приходилось его изучать. Теоретически нет препятствий и для настоящего искусственного языка — такого, скажем, как эсперанто… Были попытки на международных конференциях делать доклады на эсперанто, дипломаты вполне могли бы его использовать. Так что представить себе такое можно. Но всё же не в нашем мире, не здесь и сейчас. Очень трудно конкурировать с естественным языком, который и мощнее, и богаче. Если у вас нет нужного слова на эсперанто, вы должны его придумать, а в естественном языке оно рождается само в результате одновременных усилий сотен, тысяч, даже миллионов людей.

[КШ] Но у искусственного языка есть преимущества.
[ВП] Конечно. Его легче выучить. Там нет исключений, простая грамма­тика. Но мы уже говорили, что языки делают карьеру не благодаря лёгкости своей грамматики. Их структурные достоинства никак не влияют на их судьбу в обществе. Это кажется несправедливым, но такова печальная правда.

[КШ] Эсперанто ведь тоже простой язык?
[ВП] В каком-то смысле очень простой. Но, вообще говоря, не для всех. ­Эсперанто прост для европейцев — носителей романских и германских языков, отчасти славянских. А для китайцев, вьетнамцев, индонезийцев, даже для ­венгров и турок он ничем не проще того же английского. Но эсперанто — это интересный эксперимент, один из немногих относительно удачных примеров лингвоконструирования. Его создатель Лазарь Заменгоф был талантливым энтузиастом (по образованию он врач-окулист, специально языкознанием никогда не занимался). В конце XIX века идея искусственного международного языка увлекала многих, но по-настоящему повезло, пожалуй, ему одному.
Интересно, что впоследствии эсператнто многократно пытались усовершенствовать, в том числе и профессио­нальные лингвисты — именно так был создан, например, язык идо. Казалось бы, люди со знанием дела работали, и предлагали действительно полезные улучшения. Но судьба капризна: кто сейчас вспомнит о языке идо и многих других подобных попытках? Кажется, время искусственных языков прошло — ну, или ещё не наступило, как кому хочется думать.

Как будут говорить на Марсе

[КШ] Давайте заглянем в более далёкое, почти фантастическое будущее. Допустим, началась колонизация Марса. На каком языке станут общаться между собой поселенцы? На каком-то диалекте английского? Или возникнет отдельный марсианский язык?
[ВП] Вопрос разумный, и на него можно пытаться ответить, потому что для нас колонизация Марса принципиально не отличается, например, от колонизации Австралии в XVIII—XIX вв.еках. Всё зависит от того, насколько интенсивно поселенцы будут общаться с Землёй. Если космические корабли будут каждую неделю курсировать туда-обратно, а состав колонизаторов постоянно обновляться, новый язык вряд ли возникнет.

[КШ] Что должно случиться, чтобы он всё-таки появился?
[ВП] Ну, если на Марсе, например, поднимут восстание и обрубят всякую связь с Землёй, то через три-четыре поколения вполне можно ожидать, что язык марсиан существенно изменится. Это закон, хорошо известный лингвистам: язык не передаётся от родителей к детям в неизменном виде. И если между разными группами говорящих утрачиваются контакты, многообразные изменения начинают довольно быстро «разводить» их языковые варианты в разных направлениях. Двести — триста лет, и люди перестают понимать друг друга. Так что всё зависит от того, как поведут себя жители Марса.

Сильны ли будут перемены

[КШ] Через сколько лет русский язык изменится до неузнаваемости при сохранении нынешних тенденций?
[ВП] Средний срок — примерно три столетия. Мысленный эксперимент: 2016 год минус 300 лет — это 1716 год, начало XVIII века, петровская эпоха — время, когда зарож­дается современный русский язык.

Язык XVII века мы уже понимаем не слишком ­хорошо. А если взять среднерусский период, XV—XVI вв. ека — «Хо­же­ние за три моря» Афанасия Никитина, переписку Грозного с Курбским — мы получим тексты, общий смысл которых современный неподготовленный человек улавливает, может быть, наполовину, не более.

Теперь отступим ещё немного назад. XIV век тоже считается своего рода рубежом. Древнерусский (то есть язык XI—XIII вв. еков) — это в полном смысле слова другой, далёкий и малопонятный нам язык. В истории есть примеры языков, которые менялись на удивление медлен­но, но это редчайшие исключения — такие, как исланд­ский. Современные исландцы могут в оригинале читать свои знаменитые саги, записанные в XIII веке. А мы «Слово о полку Игореве» не можем без перевода прочесть — так же, как англичане не могут прочесть поэму «Беовульф» или французы — свой средневековый «Роман о Розе».
Таково наше прошлое — и, скорее всего, таким окажется наше будущее.

[КШ] Можно ли сохранить, законсервировать язык, чтобы он не менялся так быстро? А вообще, такая подвижность — это хорошо или плохо?
[ВП] В культурном отношении это скорее не очень хорошо. Людям это никогда не нравилось. Ведь это только специалисты говорят, что язык меняется, а простой человек всегда скажет, что язык «портится». И так везде. Парижанин жалуется, что нынешний французский никуда не годится, но то же самое говорили о ­своём языке древние греки и древние египтяне. Все недовольны тем, как говорит младшее поколение. Но тормозить эти процессы мы не умеем. Язык упрямо меняется, несмотря ни на что. Может быть, в будущем лингвисты с социологами, объединив усилия, как-то научатся сдерживать изменения языка, хотя представить это трудно.

[КШ] Некоторые лингвисты пытались реконструировать языки. Можно ли, применяя те же принципы, предсказать, какими языки станут?
[ВП] Были такие попытки, и сейчас есть. Но понимаете, прошлое и будущее всё-таки несимметричны. Это разные вещи. Прошлое реально существовало. Реконструкция древнего языка — сложная задача, особенно если нет письменных памятников. Но всё-таки кое-что сделать можно. Будущее понятно нам в гораздо меньшей степени, потому что, во‑первых, мы недостаточно хорошо знаем законы развития языка. А во‑вторых, даже зная их, мы отлично понимаем, что это многовариантный процесс с массой случайных факторов.

Поэтому самые общие утверждения делать, конечно, можно, но серьёзные лингвисты этой темы обычно избегают. Точно нам известно лишь одно — что язык изменится. Иногда можно пытаться определить общее направление изменений: так, например, если в языке много падежей и типов склонения, можно предположить, что система будет упрощаться вплоть до исчезновения этих грамматических категорий.

[КШ] А русский к чему идёт?
[ВП] Изменения лексики в современном русском языке довольно заметные и бурные. А вот грамматически русский язык на протяжении последнего тысячелетия изменился не так уж сильно, в отличие, например, от английского, который на каком-то этапе утратил почти всю именную и глагольную морфологию, или от романских языков, которые, будучи потомками поздней латыни, очень сильно преобразовали латинскую грамматику классического периода. Так, например, в русском исчезло двойственное число, которое употреблялось в древнерусском языке, значительно изменилась система глагольных времён. Набор склонений существительных тоже изменился.

Пока, однако, нет оснований ­говорить, что в ближайшем будущем нас ждут какие-­то существенные потрясения грамматического строя — например, полная утрата падежей. Возможно, когда-нибудь это и произойдёт — потерял же падежи такой славянский язык, как болгарский (при этом, правда, болгарский сохранил и даже приумножил чрезвычайное богатство глагольных форм, которых нет ни в одном другом славянском языке). Идут медленные и не очень заметные внутрисистемные процессы: экспансия одних окончаний за счёт других, рост употребительности каких-то приставок и т. п. Для специалиста это всё очень увлекательные вещи, страшно интересно это обнаруживать и пытаться понять скрытые пружины таких изменений.

Но нужно понимать, что язык — это не создание человеческих рук, не школьная тетрадка, расчерченная на квадраты. Это такое же явление природы, как, например, горы, которые появляются в результате движения земной коры: медленно создаются, медленно разрушаются… Язык — такая же сложная и противоречивая стихия.

Поймём ли Пушкина

[КШ] Если предположить, что русский язык ­изменится в ближайшие триста лет, как он будет преподаваться в школе?
[ВП] Проблема уже сейчас актуальна, ведь школьное ­образование строится в основном на текстах XIX ­века, на русской классической литературе. Да, это хорошо и правильно, мы не хотим и не должны от этого отказываться. Но эти тексты не так уж хорошо понятны современным школьникам. Просто внимательно перечитайте — это не очень понятный язык. Скорее так: мы ещё в основном понимаем, что там сказано (или думаем, что понимаем), но сами так в большинстве случаев уже не говорим.

Ну вот читаем мы, к примеру, у Лермонтова что-то вроде: «Задние копыта лошади оборвались с противного берега». Вроде понятно, но в языке современного человека обрываются не копыта, а верёвки (копыта могут только сорваться), а значение «противоположный» у слова «противный» давно потеряно, хотя осталось, например, слово «противник». И такие мелочи буквально в каждом предложении. Хотя мелочи ли? Это как посмотреть.

Я в своё время писал о глаголе «успеть», который на протяжении XIX века изменил своё значение. Его исходный смысл — «достичь результата», примерно то же, что передаёт современное русское «суметь». Мы до сих пор говорим «успевающий ученик» — но мы же не имеем в виду, что он вовремя в школу приходит! Нет, он хорошо учится, он «успевает» по всем предметам. Но постепенно это значение было вытеснено новым — «сделать за более короткий срок, сделать за нужный промежуток времени». Из идеи качества возникла идея скорости — и закрепилась в языке. И вот когда мы читаем в «Пиковой даме» Пушкина, что Герман только познакомился с Лизой и уже успел вытребовать у неё свидание, современный школьник, конечно, понимает это совершенно однозначно: быстрый такой молодой человек, не всякому бы на его месте нескольких дней хватило… А Пушкин (с очень большой вероятностью) имел в виду другое: что это была трудная задача, но Герману удалось её решить. Он добился свидания. Не в скорости дело, а в сложности препятствия. Смысл вроде бы близкий, разница тонкая — но она есть. Проблема-то здесь как раз в том, что мы даже не подозреваем о подобных смысловых сдвигах, считаем, что эти тексты написаны на нашем родном языке и нам полностью понятны, а это уже не так.

[КШ] Выходит, когда-нибудь школьникам придётся сидеть над Пушкиным со словарём.
[ВП] Да, увы. Надеюсь всё-таки, что не прямо завтра, но это так или иначе произойдёт. И язык XIX века станут называть классическим русским, или поздним старорусским, или ранним новорусским… Будут объяснять, что это другой язык, составлять его грамматику, словари. В принципе, чем длиннее непрерывная культурная традиция, тем больший груз по её поддержанию ложится на общество. И зрелое общество должно уметь с этой задачей справляться, вкладывая, если нужно, больше средств в науку, образование, культуру. Это, знаете ли, тоже ответственность — быть наследниками великой культуры.

[КШ] А есть вероятность, что уроки русского вообще исчезнут?
[ВП] Это сложный вопрос: зачем вообще нужны уроки русского в школе? Я, конечно, имею в виду тех школьников, для которых русский язык родной. Что значит учить язык, которым ты вроде бы и так владеешь с детства? Обычно говорят, что в школе мы обучаем нормам литературного и письменного, то есть в каком-то смысле другого языка. От нашего родного он хоть и не сильно, но отличается. Человек к 15−17 годам должен уметь грамотно, то есть, в соответствии с литературной нормой, говорить и писать на — в каком-то смысле — другом языке. Но как этого добиться — отдельный вопрос. Многие специалисты считают, что современные учебники русского в этом отношении далеко не идеальны. В любом случае все преподаватели иностранного языка прекрасно знают, что теория теорией, а умение бегло говорить на изучаемом языке достигается другими методами. С русским литературным языком примерно так же: нужно читать больше хороших текстов и больше писать самому.

[КШ] В соцсетях иногда обсуждают вопрос: будут ли в школах изучать систему смайликов?
[ВП] Ну, это же не язык — это своего рода новые знаки препинания. Если смайлики будут узаконены, кодифицированы, конечно, их будут изучать в школе. Они быстро приживаются, но пока не используются в прессе и книгах. Впрочем, это может скоро произойти: очень уж удобны. Мне вот, например, когда я пишу, их часто не хватает. То, что позволительно в неформальной переписке, пока не принято в более официальных текстах. Хотя почему бы не показать, что здесь я говорю не совсем серьёзно? Это позволило бы избежать многих недоразумений.

[КШ] Давайте вернёмся к текущим изменениям. Вот, например, раньше говорили «ждал трамвая», теперь — «ждал трамвай». Что это за тенденция и насколько она характерна для языка?
[ВП] Это называется изменение глагольного управления. Думаю, вы не случайно этот пример привели: в истории русского языка таких изменений было много. Вспомни­те «Сказку о царе Салтане»: «Царь Гвидон тот город правит». Винительный падеж — править что? И ведь мы до сих пор говорим «править текст», верно? Но в значении «управлять» появился творительный падеж. Это относительно новая черта, так называемый творительный прямого дополнения. Как «дирижировать оркестром», «командовать полком». Почему вдруг творительный падеж? По смыслу должен бы быть винительный. И такие изменения происходят непрерывно. Язык, видимо, ощущает нестабильность имеющихся в его распоряжении конструкций и пытается нащупать наиболее удачный вариант. Даже вот знаменитое «оплатить за проезд», которое приводит в шок пуристов (и мне самому тоже не очень нравится), — это в русле всё тех же тенденций. У глагола появляется приставка, которая меняет управление, — в языке идёт постоянный поиск новых форм. То же и с управлением глагола «ждать».

[КШ] Надо ли с этим как-то бороться?
[ВП] Мы уже убедились: идея, что язык — нечто неизменное, в корне неверна. Любой язык нестабилен, вариативен, изменчив. Это закон. А наши усилия по созданию литературных стандартов — та самая попытка остановить время. Бороться бессмысленно, но надо фиксировать эти различия, обсуждать их. Если мы не можем повлиять на изменение языка, нужно хотя бы понимать, как оно происходит.

Взять те же знаменитые «звОнит» и «звонИт»: язык ведь не может просто так переставить ударение. В языке, как в природе, всё абсолютно закономерно. Мы знаем, что в глаголах 2-го спряжения происходит, как говорят специалисты, массовый сдвиг акцентной парадигмы. Этот процесс идёт с древнейшего периода, но одни глаголы меняют ударение быстрее, другие медленнее. Пушкин писал: «Печной горшок тебе дороже, ты пищу в нём себе варИшь», и нас удивляет это ударение. А для XIX века оно нормальное. «ВарЮ — вАришь» мы считаем нормой, а «звонЮ — звОнишь», акцентуируемое по той же модели, — нет, мы говорим, что это грубая ошибка и правильно «звонИшь». Но это старая норма, рано или поздно она уйдёт из языка, уже практически ушла. Новая норма — подвижное ударение в формах настоящего времени.

[КШ] Ну, а всё-таки, если говорить о ближайшем будущем, могут в языке произойти кардинальные изменения?
[ВП] Пока такие тенденции не просматриваются. Наше общество достаточно однородно, степень его интеграции велика. Так что в отсутствие бурных общественно-­политических процессов изменения в языке тоже будут плавными.

Иллюстрации: Пётр Перевезенцев

Опубликовано в журнале «Кот Шрёдингера» № 25 2016 г.